Толстой Лев Николаевич - Корней Васильев
Лев Николаевич Толстой
Корней Васильев
I
Корнею Васильеву было пятьдесят четыре года, когда он в последний раз
приезжал в деревню. В густых курчавых волосах у него не было еще ни одного
седого волоса, и только в черной бороде у скул пробивалась седина. Лицо у
него было гладкое, румяное, загривок широкий и крепкий, и все сильное тело
обложилось жиром от сытой городской жизни.
Он двадцать лет тому назад отбыл военную службу и вернулся со службы с
деньгами. Сначала он завел лавку, потом оставил лавку и стал торговать
скотиной. Ездил в Черкасы за "товаром" (скотиной) и пригоняя в Москву.
В селе Гаях, в его каменном, крытом железом доме, жила старуха мать,
жена с двумя детьми (девочка и мальчик), еще сирота племянник, немой
пятнадцатилетний малый, и работник. Корней был два раза женат. Первая жена
его была слабая, больная женщина и умерла без детей, и он, уже немолодым
вдовцом, женился второй раз на здоровой, красивой девушке, дочери бедной
вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.
Корней так выгодно продал последний "товар" в Москве, что у него
собралось около трех тысяч денег. Узнав от земляка, что недалеко от его села
выгодно продается у разорившегося помещика роща, он вздумал заняться еще и
лесом. Он знал это дело и еще до службы жил помощником приказчика у купца в
роще.
На железнодорожной станции, с которой сворачивали, в Гаи, Корней
встретил земляка, гаевского кривого Кузьму. Кузьма к каждому поезду выезжал
из Гаев за седоками на своей парочке плохоньких косматых лошаденок. Кузьма
был беден и оттого не любил всех богатых, а особенно богача Корнея, которого
он знал Корнюшкой.
Корней, в полушубке и тулупе, с чемоданчиком в руке, вышел на крыльцо
станции и, выпятив брюхо, остановился, отдуваясь и оглядываясь. Было утро.
Погода была тихая, пасмурная, с легким морозцем.
- Что ж, не нашел седоков, дядя Кузьма? - сказал он, - Свезешь, что ли?
- Что ж, давай рублевку. Свезу.
- Ну и семь гривен довольно.
- Брюхо наел, а тридцать копеек у бедного человека оттянуть хочешь.
- Ну, ладно, давай, что ль, - сказал Корней. И, уложив в маленькие
санки чемодан и узел, он широко уселся на заднем месте.
Кузьма остался на козлах.
- Ладно. Трогай.
Выехали из ухабов у станции на гладкую дорожку.
- Ну, а что, как у вас, не у вас, а у нас на деревне? - спросил Корней.
- Да хорошего мало.
- А что так? Моя старуха жива?
- Старуха-то жива. Надысь в церкви была. Старуха твоя жива. Жива и
молодая хозяйка твоя. Что ей делается. Работника нового взяла.
И Кузьма засмеялся как-то чудно, как показалось Корнею.
- Какого работника? А Петра что?
- Петра заболел. Взяла Евстигнея Белого из Каменки, - сказал Кузьма, -
из своей деревни, значит.
- Вот как? - сказал Корней.
Еще когда Корней сватал Марфу, в народе что-то бабы болтали про
Евстигнея.
- Так-то, Корней Васильич, - сказал Кузьма. - Очень уж бабы нынче волю
забрали.
- Что и говорить! - промолвил Корней. - А стара твоя сивая стала, -
прибавил он, желая прекратить разговор.
- Я и сам не молод. По хозяину, - проговорил Кузьма в ответ на слова
Корнея, постегивая косматого, кривоногого мерина.
На полдороге был постоялый двор. Корней велел остановить и вошел в дом.
Кузьма приворотил лошадь к пустому корыту и оправлял шлею, не глядя на
Корнея и ожидая, что он позовет его.
- Заходи, что ль, дядя Кузьма, - сказал Корней, выходя на крыльцо, -
выпьешь стаканчик.
- Ну что ж, - отвечал Кузьма, делая вид, что не торопится.
Корней потребовал бутылку водки и подн