Толстой Лев Николаевич - Воров Сын
Лев Николаевич Толстой
Воров сын
Изложение по рассказу Н.С.Лескова: Под Рождество обидели
Собрался в одном городе суд присяжных. Были присяжными и крестьяне, и
дворяне, и купцы. Старшиной присяжных был почтенный купец Иван Акимович
Белов. Все купца этого уважали за добрую жизнь: и честно вел дела, никого не
обманывал, не обсчитывал и людям помогал. Был он старик, лет под 70.
Собрались присяжные, присягнули, сели по местам, и привели к ним
подсудимого, конокрада, за то, что он у мужика лошадь угнал. Только хотели
начать судить, Иван Акимович встал и говорит судье: "Простите меня, господин
судья, я не могу судить".
Удивился судья: "Как, говорит, почему?"
- Да так, не могу. Отпустите меня.
И вдруг задрожал у Ивана Акимовича голос, и заплакал он. Заплакал,
заплакал так, что и говорить не может. Потом оправился и говорит судье:
- Не могу я, господин судья, судить потому, что я и отец мой, может быть,
много хуже этого вора; как же мне судить такого же, как я. Не могу,
отпустите, прошу вас.
Отпустил судья Ивана Акимовича и потом вечером позвал его к себе и стал
спрашивать: "Отчего вы, говорит, отказываетесь от суда?"
- А вот отчего, - сказал Иван Акимович и рассказал судье про себя такую
историю.
- Вы, говорит, думаете, что я сын купца и что я родился в вашем городе.
Это неправда. Я сын крестьянина, отец мой был крестьянином, первый вор в
округе, и помер в остроге. Человек он был добрый, да только пьяный, и в
пьяном виде и мать мою бил, и буянил, и на всякое дурное дело был готов, а
потом сам же каялся. Раз он и меня с собой вместе на воровство повел. И этим
самым разом мое счастье сделалось.
- Было дело так. Был мой отец в компании с ворами в кабаке, и стали они
говорить, где бы им поразжиться. А мой отец и говорит им: "Вот что, ребята.
Вы знаете, говорит, купца Белова амбар, чтo на улицу выходит. Так вот в
амбаре этом добра сметы нет. Только забраться туда мудрено. А вот я
придумал. А придумал я вот что. Есть в этом амбаре оконце, только высоко да
и тесно, большому человеку не пролезть. Так я вот что вздумал. Есть,
говорит, у меня парнишка, ловчак мальчишка, - это про меня значит, - так мы,
говорит, возьмем его с собою, обвяжем его веревкой, подсодим к окну, он
влезет, спустим его на веревке, а другую веревку ему в руки дадим, а на эту
самую веревку будет он нам добро из амбара навязывать, а мы будем
вытягивать. А когда наберем сколько надобно, мы его назад вытащим".
- И полюбилось это ворам, и говорят: "Ну, что ж, веди сынишку".
- И вот пришел отец домой, кличет меня. Мать говорит: "На что тебе его?" -
"Значит, надо, коли зову". Мать говорит: "Он на улице". - "Зови его". Мать
знает, что, когда он пьяный, с ним говорить нельзя, исколотит. Побежала за
мной, кликнула меня. И говорит мне отец: "Ванька! ты лазить горазд?" - Я
куды хошь влезу. - "Ну, говорит, идем со мной". Мать стала было
отговаривать, он на нее замахнулся, она замолчала. Взял меня отец, одел и
повел с собою. Повел с собою, привел в кабак, дали мне чаю с сахаром и
закуски, посидели мы до вечера. Когда смерклось, пошли все - трое всех было
- и меня взяли.
- Пришли мы к этому самому дому купца Белова. Тотчас обвязали меня одной
веревкой, а другую дали в руки и подняли. "Не боишься?" - говорят. - Чего
бояться, я ничего не боюсь. - "Лезь в окно да смотри оттуда доставай что
получше: меховое больше, да обвязывай веревкой, той, что в руках. Да
привязывай, смотри, не на конец веревки, а в середину веревки, так, чтобы,
когда мы вытащ
